Адди Вагенкнехт (Addie Wagenknecht) — художница, исследовательница технологий и участница нескольких медиа-лабораторий. Одну из лабораторий она организовала сама: в 2014 году феминистский исследовательский проект Deep Lab объединил очень разных специалисток — ученых, хакеров, активистов и культурных деятельниц — для изучения «глубокого интернета» и создания нового нарратива о глобальной сети. Редакция Сверхновой расспросила Адди Вагенкнехт об опыте междисциплинарных взаимодействий, нестандартных способах критики, будущем NFT и личных отношениях с гаджетами.
Мы подготовили этот текст к выпуску в конце февраля 2022 года – и не опубликовали его, потому что мир в те дни навсегда поменялся, и такие тексты не казались нам уместными. Но этот материал кажется нам актуальным до сих пор, поэтому мы публикуем его сейчас.
Сверхновая
Расскажите, пожалуйста, как появился проект Deep Lab. Продолжается ли он сейчас в какой-либо форме?
Адди
Все началось с того, что мне пришел запрос от The Frank-Ratchye STUDIO for Creative Inquiry Университета Карнеги — Меллон, где я уже однажды работала. Мне предложили сделать какой-нибудь проект, в котором бы шла речь о системах наблюдения, больших данных, доступе к информации и свободе высказывания.В то время я участвовала в творческой группе под названием The Free Art and Technology (F.A.T.) Lab.
Нас было человек тридцать. Мы интересовались технологиями с открытым кодом и культурой хакинга. Мне хотелось создать что-то похожее по духу, только преимущественно для женщин: у меня было много подруг с похожими интересами. Работая в группе, ты можешь придумать себе идентичность или выбрать анонимность. Например, представляя коллективный проект, не обязательно раскрывать имена авторов, его создавших. Это особенно важно, когда ты касаешься проблем, в которых замешано правительство или корпорации. В группе ты можешь делать все, что хочешь, и чувствовать себя относительно свободно — ведь твоя личность останется скрытой.
Я видела вокруг себя людей, которые выступали за свободу прессы, занимались хакингом или делали DIY-инструменты — и у них не было защитного щита. Мне хотелось организовать для своих коллег безопасное, комфортное пространство. Так и появился проект Deep Lab — он стал местом для самых смелых экспериментов, неожиданного сотрудничества и различных исследований. Среди участниц были журналистки, художницы, инженеры и хакеры. Многих я впервые увидела лично — с кем-то общалась до этого по интернету, кого-то знала по конференциям. Так что был определенный риск — ведь я фактически приглашала незнакомцев. Больше всего я переживала насчет того, насколько удачно сложится сотрудничество между ними, но все получилось более чем успешно.
Когда резиденция в Университета Карнеги — Меллон подошла к концу, мы провели еще одну сессию в Новом музее в Нью-Йорке. Тут состав участниц уже был немного другой: мы позвали еще нескольких сильных академических исследовательниц, которые изучали историю систем наблюдения — в том числе в крупных городах. Еще мы провели несколько мастер-классов для публики. Дальше были Нью-йоркская биеннале, Манчестерский международный фестиваль и публичные выступления в Берлине. Последнюю лекцию я провела в Германии до пандемии COVID-19. К сожалению, в этом году все публичные события отменили из-за коронавируса.
В Берлине мы вместе с Джиллиан Йорк, директором Фонда электронной свободы (EFF, Electronic Frontier Foundation), представили результаты своего большого исследования о цензуре в социальных сетях, в частности, про внутреннюю политику Facebook и Instagram, — о том, кто и как это делает. А потом нам захотелось добраться до мест, куда мы не могли физически попасть, но которые были доступны нам онлайн. В итоге, мы провели несколько мастер-классов и лекций для арабской аудитории и ОАЭ — у нас в Deep Lab было несколько участниц из этого региона, которые хорошо ориентировались в местной ситуации и считали важным говорить о правах и свободах граждан. Конечно, за восемь лет состав участниц лаборатории сильно изменился, к примеру, когда мы проводили презентации в Великобритании, с нами была всего пара человек из первого набора. Остальные присоединялись по мере того, как мы перемещались и заводили новые контакты или брались за новые исследования. Словом, у Deep Lab очень гибкая структура.
Сверхновая
На ваш взгляд, в чем заключается главное достижение Deep Lab?
Адди
Лично для меня важнее всего просветительская программа о цензуре и о том, как на нее реагировать. Несколько наших коллег владели фарси и арабским, благодаря чему мы смогли провести воркшопы для иранской и бейрутской аудитории, и объяснить людям, как бороться с государственной цензурой. Когда мы были в Новом музее, нам также удалось пообщаться со студентами с окраин Манхэттена и с другими социальными группами, которые находились в уязвимом положении. Это был очень интересный и вдохновляющий опыт для нас.
Сверхновая
Наверняка, были кейсы, когда участницы лаборатории продолжили сотрудничество и вне проекта. Можете ли вы назвать примеры?
Адди
Кейт Кроуфорд и Марал Поурказеми после завершения самой первой лаборатории стали делать совместные проекты. До этого Марал изучала, как с технической точки зрения устроены сложные сети и практики цензурирования. А исследования Кейт были сосредоточены вокруг искусственного интеллекта, больших данных и того, что эти технологии несут с собой. Они объединили свои знания и создали несколько масштабных инсталляций, обратившись к визуализации данных.
Марал обладает редким талантом превращать огромные и сложные наборы данных в наглядные образы. Один из ее проектов был посвящен иранскому интернету. Ее семья родом из Ирана, но во время революции они были вынуждены бежать в Германию. Так что у самой Марал — наполовину немецкая кровь. Хотя она решила не возвращаться в Иран, там по-прежнему живет часть ее родственников. Исследовательница создала масштабную визуализацию таксономии иранского интернета. Причем она показала связи как внутри страны, так и с другими государствами, чтобы люди поняли, как устроена вся эта инфраструктура и как можно обойти блокировки. Конечно, в Китае, США и Европе интернет тоже подвергается цензуре, но по сравнению со странами Среднего Востока, там гораздо больше открытости. Чем пристальнее всматриваешься в проект Марал, тем понятнее становится, как работает дезинформация и пропаганда.
Сверхновая
Я знаю, что участницы Deep Lab много работали с темой слежки и всего с ней связанного. Расскажите, пожалуйста, немного об этом. Как вы находили источники для исследований, если не секрет?
Адди
Насколько я знаю, в большинстве случаев участницы обращались к закону о свободе информации, согласно которому любой американец может запросить любые данные, которые не находятся в общественном доступе, но являются всеобщим достоянием. Если вы ссылаетесь на этот акт, то организация, в которую вы направляете запрос, обязана предоставить нужные вам документы. Так, к примеру, родился проект Руны Сандвик, участницы проекта Deep Lab в Новом музее. На тот момент ее работа была связана с информационной безопасностью в журналистике. Она постоянно куда-то ездила по делам — вероятно, в воздухе она проводила больше времени, чем на земле. И вот, в какой-то момент Руна запросила у пограничников все свои фотографии и информацию о пересечении границ, которые у них были. Полученные данные она собрала и продемонстрировала публике — выглядел проект очень внушительно.
Сверхновая
По сравнению с 2014 годом, сегодня общество лучше осведомлено в вопросах безопасности данных и слежки, на ваш взгляд? Кажется ли вам, что в 2021 году* люди чаще задумываются о приватности и стараются ее защитить, или в целом ситуация не сильно изменилась?
Адди
Думаю, это зависит от конкретного человека. Лично я ориентируюсь на количество людей, установивших на свой смартфон приложение Signal, которое известно как самый безопасный мессенджер. Помню, когда мы с мужем скачали приложение, очень немногие пользовались им. Тогда это были, в основном, хакеры и те, кто находился «на задворках общества». За последний год или около того я заметила, что люди, которым раньше не было дела до Signal, начали в нем общаться. Постепенно общество начинает понимать, как государство обращается с нашими данными. Может быть, более высокому уровню осознанности отчасти способствовала пандемия коронавируса, во время которой люди стали чаще находиться онлайн и прибегать к цифровым технологиям. В то же время, мне кажется, люди склонны не обращать внимание на определенные проблемы, пока те не коснутся их лично. И речь идет не о том моменте, когда за мной приходит государство, а о каких-то случаях небольшого масштаба: когда нам вдруг нужно защититься от собственных соседей или бывшего партнера. Если смотреть на происходящее с таких позиций, то можно увидеть некоторые перемены в общественном сознании. И все же, я не думаю, что в глобальном плане все теперь по-другому. Удобство побеждает любые опасения, к сожалению.
Сверхновая
В 2016 году проект Deep Lab сотрудничал с знаменитым MIT Lab. Расскажите, пожалуйста, об этом опыте. В чем были отличия по сравнению с самой первой резиденцией, проходившей в 2014 году?
Адди
Если в Университета Карнеги — Меллон нам предоставляли максимальную свободу действий и решений, то с MIT все было иначе. Институт обычно оставляет за собой все IP-адреса и полностью контролирует все, что происходит на их территории. Некоторым участницам даже пришлось подписать официальные бумаги, в которых говорилось, что они не будут поднимать определенные темы или выступать с критикой некоторых явлений. Конечно, такие ограничения нас расстроили и сделали пребывание в лаборатории MIT менее комфортным. Этот опыт научил нас тому, что стоит обсуждать вопрос свободы самовыражения с принимающими площадками заранее. Усвоив это, впредь мы смогли работать со всеми темами, которые были для нас важны. От некоторых возможностей мы отказывались, потому что не хотели предавать принцип свободы творчества и самовыражения.
Впрочем, я не думаю, что так происходит всегда и на всех факультетах MIT — в нашем случае организаторы переживали, что критика или острые темы могут повлиять на финансирование всего департамента, поэтому предпочли ввести цензуру. В целом, это был положительный опыт, несмотря на недостаток коммуникации и ограничения.
Сверхновая
Хочу спросить вас про еще одну лабораторию, в которой вы участвуете — NORTD LABS. С чего она началась? Какова философия проекта? Кто ваши клиенты: культурные институции или обычные люди?
Адди
Лаборатория NORTD была основана в 2007 году в Нью-йорке. Все началось с совместного проекта со Стефаном Хехенбергером. В это время только появился первый iPhone, и на рынке был интерес к мультисенсорным системам, которые чаще всего были запатентованы — и доступ к их SDK и API невозможно было получить, не заплатив большую сумму и не приходя работать в их организацию. В итоге, мы решили попробовать разработать собственную систему. С этой идеей мы попали в резиденцию Eyebeam в Нью-Йорке. Мы хотели демократизировать технологии. На тот момент 3D-принтеры были невероятно дорогими, их было сложно достать и обслуживать в дальнейшем. Мы использовали оборудование для лазерной резки и поняли, что когда закончится наша резиденция, нам понадобится собственный аппарат, который стоит в районе 150 000$. Мы создали мультисенсорную систему, которая была достаточно компактной и включала в себя много функций. Вскоре нам стали поступать заказы отовсюду — начиная с американского Морского флота и заканчивая культурными организациями. Мы поняли, что на рынке не так много людей работали с лазерной резкой, особенно мало было предложений, которые бы масштабировались и были доступными, в том числе для разных рынков. Так что это было первое, на чем мы сосредоточились. Параллельно мы работали над собственными проектами на стыке искусства и технологий. К примеру, у нас был проект, для которого мы превратили камеры наружного наблюдения в люстру. Сейчас мы занимаемся проектами, связанными с NFT, и сформировали новую версию NORTD LABS: мы сотрудничаем с одним архитектором на расстоянии — из-за пандемии.
Сверхновая
Сам формат лаборатории в последние годы стал невероятно популярным. В чем преимущества такого формата? Почему вы выбрали именно его?
Адди
Изначально мне нравилась идея лаборатории, потому что у нее была аура стерильного научного пространства. Еще это место, где позволено экспериментировать и ошибаться. У тебя появляется возможность выйти за рамки конвенционального мышления и забыть о каких-либо ограничениях. Мне хочется, чтобы больше людей могли участвовать в таких мероприятиях.
Сверхновая
Вы делаете много проектов, которые противостоят мейнстриму в бизнесе и культуре. Обычно находить финансирование для таких начинаний очень сложно. Расскажите, как вы находите баланс между искусством и деятельностью, которая приносит деньги на жизнь? Существует ли для вас разница между художественными проектами и другой работой?
Адди
Еще несколько лет назад я могла бы сказать, что художественный проект — это тот, за который ты не получаешь деньги, а научный или технологический — это тот, который предполагает финансирование и гонорар за работу. Однако сейчас я уже получила свою долю признания и сотрудничаю с более широким кругом культурных и технологических организаций. Мне поступают предложения от крупных музеев и престижных галерей, где предусмотрено финансирование, то же самое относится и к проектам в сфере технологий. Так что теперь я могу сама выдвигать условия: например, я могу сказать, что согласна приехать, если организаторы привезут мою семью и предложат нам место, где мы сможем остановиться. Если я хочу выжить, я должна относиться к своим художественным практикам как к бизнесу, а не как к благотворительности. Я люблю свою работу и могла бы делать ее бесплатно, но мне — как и всем остальным людям — нужно расплачиваться по ежемесячным счетам и обеспечивать комфортные условия для жизни моим детям.
Правда, коронавирус внес свои коррективы. Как только начались карантины по миру, все выставки, в которых я должна была участвовать — а их было порядка тридцати — были отменены. Тогда я начала работать с технологией блокчейн. Это была удаленная вакансия, поэтому я взялась за нее. На тот момент я ничего не знала про блокчейн, но мне нужны были деньги.
Интересно, что долгое время мир технологий и мир искусства практически не пересекались. Но когда в 2020 году появилась технология NFT, все изменилось: все поняли, что это отличная возможность для художников монетизировать свое искусство. Внезапно люди из крипто-сообщества захотели познакомиться с современным искусством поближе, и наоборот — художникам срочно понадобились знания о криптовалюте. Мне повезло, что я сегодня нахожусь на пересечении этих областей.
Сверхновая
А что лично вы думаете об NFT? Как вам кажется, это хорошая возможность для художников получить деньги за свое творчество, или не более чем мимолетный тренд, про который скоро все забудут?
Адди
Я думаю, NFT только развивается в плане блокчейн-технологии и функциональности. Появится больше возможностей, можно будет хранить более тяжелые файлы. И даже если эта технология не станет сердцевиной художественного мира, она все равно будет глубоко интегрирована в арт-рынок. Множество аукционных домов по всему миру начали интересоваться NFT и использовать криптовалюту для покупок. Относительно недавно Instagram стал площадкой, где можно узнать о коллекционерах, институциях, кураторах и журналистах, погруженных в тему современного искусства. Таким образом соцсеть открыла доступ к этой информации для более широкой аудитории. NFT обладает похожим потенциалом, способствуя демократизации искусства. В то же время, я вижу, что сейчас на NFT делают деньги те же коллекционеры, что совершали крупные сделки и раньше. Но надеюсь, это скоро изменится.
Contributors to Wikimedia projects
Сверхновая
Что касается альтернативных форм владения, я знаю, что у вас был проект с искусством в формате torrent-файлов. Можете немного рассказать о нем?
Адди
Для проекта с торрент-файлами я использовала схемы ружья, которые можно распечатать на домашнем 3D-принтере, — одно время их легко было найти на Pirate Bay. Я взяла эти схемы и сделала на их основе вазы.
В другом проекте я взяла несколько диснеевских фильмов и сделала к ним субтитры с контентом для взрослых. Затем я загрузила файлы на различные торрент-трекеры. Материалы доставлялись через хэш и торрент-сеть. Я написала про это в своем твиттере, и люди могли скачать переделанные мной фильмы. У меня был еще один проект из этой серии: виртуальная галерея, где любой мог посмотреть мои работы бесплатно. Также любой мог скачать их, избежав цензуры со стороны государства и других ограничений, с которыми можно встретиться в музеях. Для меня это был способ слома традиционной системы владения произведением искусства.
Сверхновая
Как складываются ваши отношения с технологиями в повседневности? Чувствуете ли вы, что не можете провести и часа без телефона, или вы способны с легкостью прожить месяц без интернета?
Адди
К своему удивлению, когда мы все оказались в ситуации карантина и самоизоляции, я почувствовала облегчение от того факта, что могу оставить телефон дома и не выходить в интернет целый день. Сейчас по пятницам я перевожу все гаджеты в авиарежим, потому что быть постоянно онлайн — это так изматывает. За последний год я столкнулась с большим количеством травмирующих новостей — так что мне нужно было на какое-то время отказаться от технологий и просто отдохнуть. Чем чаще я бываю онлайн, тем чаще мне хочется спрятаться от людей, чтобы они не знали, где я, чем занимаюсь и кто рядом со мной. Это очень освобождает. Сейчас я радуюсь, что у меня нет такой зависимости от телефона, как это было раньше — на протяжении двух-трех лет до коронавируса.
Сверхновая
На ваш взгляд, какая самая серьезная проблема, связанная с технологиями, которую необходимо решить как можно скорее ради нашего общего будущего? Это может быть юридическая, этическая или экономическая точка зрения.
Адди
Я считаю, что это отсутствие доступа к методам трансфера денег, не зависящим от государства и банков. Я много думала о системах peer-to-peer — таких как блокчейн — позволяющих людям моментально производить денежные переводы, не опираясь на банк или государство и не нуждаясь в каких-то дополнительных технологиях или инструментах, помимо телефона или компьютера. Взять к примеру санкции против США: они в конечном итоге вредят не государству или богачам, а обычным людям. И должны быть способы, как решать подобные ситуации иначе, чтобы они не били по гражданам страны. Еще одна важная проблема — распределение вакцин, и она требует технологического решения. На нее нужно смотреть не с точки зрения отдельно взятых стран, а исходя из глобальной перспективы. У нас есть машины, которые могут работать без бензина, ракеты, чтобы полететь на Марс и другие «вещи будущего», но при этом большой процент населения Земли все еще страдает от недоедания и не имеет доступа к вакцинам и медицине как таковой. Это все можно решены с помощью технологий. Я думаю, вместо того чтобы придумывать, как построить отель на Марсе, лучшие умы должны сосредоточиться на более фундаментальных вопросах этой планеты.
